Из воспоминаний
Слышкиной Анастасии Алексеевны жительницы с. Бутчино
Анастасия Алексеевна родилась в 1929 году в поселке Семичастные Хутора в семье Алексея и Ирины Пантюховых. Была 9-м ребенком из 10 детей.
Поселок Семичастные Хутора возник в следствии столыпинской реформы на заре 20 века. На свободные места уходили селиться жители из деревни Гуличи. Возникали выселки, отруба. Первоначально их было семь: семь частей, семь наделов. Отсюда, вероятно, и пошло: «Семичастные Хутора». По данным госархива, Всесоюзной переписи населения в СССР в 1939 году на территории Семичастных Хуторов проживало 236 человек. В деревне была построена ферма, конюшня, птицеферма, зерноток, щиподралка, клуб, магазин, начальная школа. Семичастные Хутора были расположены в 21 км от районного центра поселка Бетлица, в 6 км от д. Гуличи и в 10 км от с. Бутчино.
Война застала маленькую Настю в 11-летнем возрасте, когда в соседние дворы стали приходить повестки на войну. Вскоре такая же повестка пришла и в семью Пантюховых. Пришел черед старшего брата Данилы. Отец же не подходил по возрасту. Всего из Семичастных Хуторов на фронт ушли 70 человек.
Большого страха Настя сначала не испытывала, пока в 1942 году не пришли немцы. Приехали на лошадях. Сразу пошли по домам. Пытались угощать детей конфетами, консервами. Никого не трогали. Когда появились партизаны, которые время от времени взрывали мосты, убивали фашистов, немцы стали жечь дома. Жители забрали свой скот и ушли в лес. Так из красивейшего поселка осталось 5 хат. Было это в июне 1942 года. Чуть меньше месяца Настя с родными и соседями жили в лесу. Строили землянки, шалаши из еловых веток. Так и спали на ветках, прижавшись друг к другу. Рядом выкопали окопенку, чтобы прятаться во время выстрелов и бомбежки. Часто летали самолеты, сбрасывали листовки, иногда обстреливали. Бомбили редко.
Спустя какое-то время, немцы стали заставлять население выходить из леса. Сказали, что никого трогать не будут. А те, кто не выйдет, будут расстреляны.
Так Настя с остальными жителями вернулась в деревню. Но семья Кузнецовых из 6 человек осталась в шалаше. Немцы их нашли и зверски убили всю семью. Успел спрятаться один дед. Позже, кто хоронил их, сказали, что над семьей издевались. Были изуродованы пальцы рук. Так же маленькой Насте рассказали, что в п. Косеват Брянской области, что находится в 4 км от Семичастных хуторов, убили 25 человек и положили голова к голове кругом, чтобы как можно больше запугать местных жителей.
Когда жители вышли из леса, их согнали в сельский клуб и закрыли. Так Настя со своими односельчанами неделю прожила в клубе. Сами немцы жили в коридоре. В туалет их выпускали через окно. Разрешали женщинам доить коров. Однажды немец подошел к корове с котелком и хотел подоить ее, но корова лягнула его. Тогда он заставил одну из женщин надоить в котелок молока.
Тогда маленькая Настя даже не подозревала, чем может закончится их плен в клубе…Только спустя годы поняла, что немцы ждали партизан. Что в любой момент могли поджечь клуб. Но партизаны не вышли. Немцы ушли, и все жители разошлись по своим сожженным усадьбам. Начали строить землянки. Днем немцы приходили, хватали все, что им надо, а ночью партизаны еды просили. Как-то утром в землянку к Пантюховым заскочил немец и спросил у Настеньки, были ли партизаны. Испуганная Настя сказала, что были. Немец с матом выскочил прочь. К тому времени немцы очень хорошо научились ругаться матом по-русски. Так и жили: утром немцы, вечером партизаны.
Был случай, когда женщины из соседней деревни Гуличи, собирая в лесу малину. увидели шалаш. Там жили 4 партизана. Обещали принести им еды на следующий день. Просили, что бы никуда не уходили. На следующий день в деревню прибежал один из партизан и рассказал, что Черемуха (фамилия это или прозвище неизвестно) привела немцев и его товарищей зарезали, а он успел убежать.
Время шло. В декабре 1943 года немцы увидели в деревне партизана и в лютый мороз сожгли землянки. Тогда местные жители разошлись по родственникам. Настя с семьей ушли в Ивашковичи. Там жили их родственники.
Вернулись в Семичастные Хутора после освобождения территории от немцев. Начали строить опять землянки. На всю деревню было 4 коровы. Еды не было. И тогда одна знакомая взяла Настю и еще одну девочку, и поехали на заработки в Украину. Там они 2 недели подрабатывали в разных семьях. Помогали убирать в поле. Так они заработали несколько мешков зерна и вернулись домой. Пекли мякинный хлеб, от которого была жуткая изжога. Желудок выворачивало наизнанку. Жить было очень тяжело. Испытывали постоянное чувство голода, непосильный детский труд, изнурительную тяжелую работу, недосыпание.
После войны вернулся брат Данила, из партизан отец и еще один брат. Из 70 человек вернулись очень мало солдат.
После освобождения района от фашистов колхозы стали восстанавливаться. В Семичастных Хуторах образовался колхоз имени Сталина. Колхозную землю пахали на коровах или копали лопатами. 3 сотки за день. Настя как подросток уже работала наравне со взрослыми. Лес и дрова возили также на коровах. Семена на посев носили на себе из Бетлицы по 1 пуду. Вешали себе на шею, плечи по 2 мешка. Так и несли 16 км в одним лаптях по грязной дороге. Однажды Настя, переходя ручей, поскользнулась и упала назад прямо на мешки. Сил совсем не было.
Сеяли овес, горох, гречиху. В Настины обязанности входило брать сноп соломы и втыкать соломинку в пахоту, чтобы сеющиеся зерно мужчины видели, куда сыпать зерно дальше. В скором времени привезли из Монголии 6 лошадей. На них и скородили. Поселок стал восстанавливаться.
Поселок Семичастные Хутора упразднен постановлением Законодательного собрания Калужской области от 20.09.2001г.
Записала Архипова И.В.
Из воспоминаний Трофимовой Александры Максимовны, родившейся
в 1924 г. в поселке Семичастные хутора
«Ой, не могу даже вспоминать это всё… Нашу деревню Семичастные хутора два раза немцы жгли. Жгли нас через партизан. У нас же Брянские леса кругом, вся партизанщина здесь находилась. Партизаны приходили каждую ночь. У нас и коров всех поувели партизаны, ничего у нас не оставалось. Но им ведь тоже надо было что-то есть, коло нас и кормились.
В первый раз нас пожгли, когда партизаны взорвали железную дорогу в Гобиках, на Синявку наступали. Немцы создали на них карательный отряд, отсюда с фронта, фронт в Кирове стоял. Это дело было числа 28 июня (1942 года). Партизаны нас предупредили: уезжайте все в лес, и увозите из домов все, фрицы в лес не придут, они леса боятся. Мы так и сделали: все из хат вывезли в лес, там это все поставили вокруг себя… 30 июня сожгли деревню, до единого дворика! Жгли и немцы, и наши с ними, власовцы. Понаехали, да еще со своими бабами. Бабы тоже наши, из Немеричей. Запрягли телеги и айда грабить. Позабирали у нас все, что поглянулось. Даже платьишко какое на тебе увидят старое, и то снимали с плеч. У брата моего младшего костюмчик был, мать на картошку выменяла, – и то с дитёнка сняли. Оставили нас как есть…
Потом числа первого июля ворвались в лес. Там все наше пожгли, что было – все пожгли досконально. Самих из лесу выгнали. Мы в деревню вернулись. Молодежь и подростков с коровами километра за четыре в Копну согнали, а матерей с малолетками – в деревню. Переводчик сказал: «Выводите всех из леса, пойдем цепью – не будет пощады никому, будем убивать и старого, и малого».
Наша мать-покойница, тогда еще рожь стояла, поползла во ржи ползком к лесу, где находился мой брат, 1927 года, мальчишка, и старики. Мать вывела их всех. Ну, правда, над ними не издевались, ничего. А вот в Раменском лесу, там тоже партизанщина была, – оттуда дед наш не вышел, у тётки моей два мальчика, 1929 и 1934 года. Там много людей поубивали. Тетка вышла с двумя маленькими, а эти с дедом под елочкой сидели. Там откуда-то и евреи эвакуированные были. Эсэсовцы шли цепью, частенько и убивали беспощадно всех, кого, где нападали, того там и оставляли. Партизан вешали. Там, говорят, вот такие-то груды лежали из людей. Сестра моя двоюродная рассказывала, бабку свою еле нашли в этих грудах. Старая бабка, лет семьдесят. И не просто была убитая, а семь ран ножевых на ней. Вот как измывались…
А нашу деревню выжгли, жить негде, что делать? Тогда расползлись все по своим пожарищам, стали землянки строить. Вот так четыре столбика поставим, оплетем хворостом, землею всю опсыплем. Так и жили. И дальше б так жили, это дело было уже в 42 году.
19 как раз декабря партизаны заминировали дорогу на Немеричи. Немцы как ехали, на эти мины попали. Как развернулись сразу и назад сюда, в нашу деревню. И давай опять всех под расческу. Землянки все подожгли, и зажигали не снаружи, а изнутри. Ну, ночевали две ночи на снегу. Самые морозы, зима лютая. Ну, правда, приехали немцы, приказали: уезжайте отсюда, пока еще вас не забили. Женщины спросили: «А куда?». Говорят: где расположены немцы, туда и уезжайте – в Бутчино, в Синявку. Ну, тогда мы и поехали. Девять месяцев мы жили не в себе, по квартирам. Есть было нечего, хлеб наш погорел, картошка тоже, ничего у нас не осталось.
…Как-то поехали мы обозом в своё Семичастное. Пропуск нам выписали в Бутчино. Полицая дали нам с пропуском. Говорим: поедем, может, что там соберем, ест-то нечего. Приехали, собрали, у кого что осталось, немцы не потравили – рожь, зерна. А этот полицай пьяный прыг в телегу, лошадь стеганул и мотанул к себе в Гуличи назад. А мы остались без ничего – без пропуска и без полицая. Тут нас и поймали. Под пулеметом постояли. Фрицы как ехали, да не фрицы, один немец только был, а то все русские. Как сейчас помню, один рябой такой, с автоматом на груди. Как ехал, как пустил очередь… Куда деваться? Все сметалися в кучу. И погнали нас в деревню за восемь километров. Это было в марте месяце, в 43 году. Мы в лаптях, а уже сыро было. Побились, порасплелись эти лапти, Мы босиком по снегу! Ой, не могу…
Ну, правда, они над нами не издевались, ничего. Попугали только. Мы шли с одной девчонкой, я ей тихо говорю: «Господи, не обидно, если б немцы были, через них бы люди страдали, а то свои!» А он услыхал, этот рябой, кричит: «Что? Старых отпустим, а вас посадим в сарай и будем вам давать по одной картошке сырой в день». Я говорю: «Спасибо и за то, хоть сырую картошку дадите». Он мне: «Ты еще поговори у меня!» Ну, правда, ничего нам не сделали, только разгрузили, что у кого было в санях, что мы откопали. Зерна эти отобрали, приказали на кухню ссыпать – и езжайте назад. Ничего не сделали нам.
Потом два месяца мы, молодежь, работали под Кировом, окопы рыли. Там нас хоть кормили, а чем мать с братьями перебивались, не знаю… Ну, правда, лета дождались, летом от леса и жили. В Кирове мы проходили комиссию врачебную, нас чуть в Германию не угнали. Все уже – готовились, что угонят. Отпустили нас на время домой, а на наше место направили девчонок комиссовать, с 25 года. Думали, еще неделя-другая и всех нас увезут.
На другой день, как вернулись из Кирова, пошли мы к соседке пшеницу молотить вручную. Пшеница хорошая была. Они же, гулические, жили на месте, они же не троганые, а мы ходили в раздобытки, где бы заработать, лепешку какую спечь. Пришли мы по эту пшеницу, подходит к нам немец и говорит: «Матки, скоро ваши русские придут». Это было в 43 году, в сентябре месяце. Мы не поверили: «Да, как же! Придут русские?» А он опять: «Скоро русские придут». И назавтра наши пришли.
Утром нас, молодежь, погнали на поле окопы рыть. Ты знаешь, Гулическое кладбище, вот там большое поле. Коло нас один немец стоял, один единый. Роем по полю окопы, а наши самолеты уже от Бутчино через речку на нас один за другим, один за другим. Этот фриц, как только самолет пролетает, на нас: «Панёнки, ложитесь!». В ямку уторкнешь голову – самолеты пролетят. А один раз он скомандовал, легли. Поднимаемся – а нашего фрица нету. Нету фрица! Наши самолеты через речку чуть не котаком катаются.
Мы подхватились – да в свою деревню Гуличи, где мы жили. Прибежали в деревню – нет ни души. Вот запали – живой души нету. Где ж искать? Ни матери, ни братьев нетути, никого нет… Мы за речку побежали, там у нас ров большой был. Во рву мы их нашли, повстречалися. Ну, все, говорим, спокойно, пойдем домой. Пришли. А где мы жили, у этой бабушки был погреб. В погреб только мы забрались – самолеты! Наши. Как налетели, как начали Гуличи бомбить, загорелися дома. Пулеметы строчут. Потом кто-то из погреба голову высунул, кричит: «Ой, наши идут, наши идут!» Трое, три разведчика. Да. Мы все побросали, как побежали, их за нею… Кто плачет, кто целует. А они: «Ну, ладно-ладно, мамаши, не волнуйтесь».
Тут они сразу, правда, ракету красную пустили. Самолеты эти выше-выше поднялись, значит, и улетели. Только эти разведчики прошли, с Ивановки – танки! Первый танк как шел прямо около нашего дома стал. Так березки росли, где мы жили, коло березок колодец ключевой – место было красивое. Шел первый танк-освободитель и сразу коло той березки стал.
Дело к вечеру было. Солдаты нам говорят: «Давайте тушить деревню». Деревню мы все вместе затушили быстро. Потом нас, молодежь, пригласили в танк последние известия послушать. Военных сколько было! Зашли в танк, последние известия послушали. Потом в одной хате собрались на вечеринку – гармошка, песни до утра. Народу набилось, как стены держали! И бабы, и дети, и старики посошлись. В первый раз за два года пели. Смотрим мы на танкистов и не верим своим глазам… Наши девки дорвались поплясать, стали частушки петь с ними наперебой. Я-то еще соплячка была, стеснялась.
Кто военного не любит, Я советую любить: Образованные люди, Знают, что поговорить.
А солдаты им свою: Девочки, девчоночки, Любите раненых ребят. Они не в драке, а в бою Сгубили молодость свою.
Полицаев при немцах было много, в Гуличах в каждом почти дворе. У нас в деревне полицаев не было ни одного. Как наши пришли, их всех отправили на фронт, там они и поотсталися. Вот кого я знаю в Гуличах, один-другой вернулись, остальные погибли. Кто вернулся, тех судили, по десять-пятнадцать лет дали. Всех их гурьбой забрали, подлокотников.
А бабы эти шкурницы с Немеричей… Это все были полицаевы женки. Да, шуровали по деревням, все забирали, что поглянется. Тут партизаны скот забрали, немцы хаты спалили, а эти последнее снимали с плеч. Но кто их будет разбирать, этих шкурниц, пойми ты меня правильно! Я на них не доказала, и никто б не доказал. Ну, посадили бы ее в тюрьму, чтобы мне от этого легче стало? Пускай живет.
Что ели? А ели вот что… Весной картошка оставалась мороженая в грядах. Как только начинает чуть сверху земля оттаивать, так и пошли щупать – где веточка сидит, там и картошка лежит. Соберем, посушим, Такие ступы были деревянные с толкачами. Столчешь эти картошки, лепешек напечешь. Ели. А потом, когда липа расцвела, стали листву эту сморгать. Летом мох собирали, дятлину дикую. Из дятлины вкусные лепешки, а из липника – зеленые, мокрые. А мох он и есть мох, он и пахнет мохом. Лепешку спечешь, она мохлая. Потом щавель пошел. Все ж таки в деревне легче было прожить, чем в городе. Шавелю насобираешь, щи какие-нибудь сваришь.
Когда наши пришли, хоть дышать стало легче, перестали бояться. Фронт отодвинулся, партизан уже не было, стало все спокойно. Хоть война еще долго продолжалась, до Берлина дошли…
Записала Л. Миронихина
Из рассказа краеведа Александры Яковлевны Лямцевой,
проживающей в с. Бутчино
В адрес матери Фато Рашуевича Узояна в 1943 году пришло извещение, что ее сын пропал без вести. Родные при жизни так и не узнали, где сложил голову их сын. Но поиск дяди продолжали племянники. Случайно они узнали, что в Ленинградском военном архиве есть запись: «Узуан (фамилия указана именно так, хотя речь идет от Узояне.) Фато Рашуевич умер от ран».
Начался активный поиск. Возможности Интернета позволили получить сведения о том, что Фато Рашуевич умер 16.09.43 г. Причина смерти: слепое пулевое ранение правой ягодицы, травмирующее брюшную полость. Похоронен в Кировском районе, в ста метрах по прямой, севернее поселка Косеват, в ста пятидесяти метрах от дороги на север от деревни Гуличи на Косеват.
Запись очень путаная. Это и понятно. В фронтовых условиях, без соответствующей топографии было работать сложно. Продолжили работу с дополнительными источниками. В частности, с Книгой Памяти и с местным населением. Вот что удалось узнать.
В 1956 году производились новые перезахоронения в братскую могилу п. Бетлица, а именно из д. Семичастные Хутора, расположенные на границе с Брянской областью. Поселок Косеват Брянской области раскинулся на берегу Десны. Семичастные Хутора находятся в четырех километрах от Косевата. В 1943 году наши войска гнали немцев от Семичастных Хуторов за Десну в сторону Брянска, то есть в южном направлении. Об этом свидетельствовали местные жители. Отсюда следует вывод, что запись была сделана неточно. Если солдат был похоронен возле д.Гуличи, то был бы в списках братской могилы п.Бетлицы. Там его нет.
На запрос Подольский военный архив прислал документы относительно Фато Узояна. Это была копия выписки из именного списка безвозвратных потерь сержантского и рядового состава 843-го стрелкового полка 238-й Карачевской стрелковой дивизии с 15 по 25 сентября 1943 года.
В нем было указано, что Фато Рашуевич Узоян, младший командир, умер от ран в госпитале 16 сентября 1943 года. Последнее место службы – 843-й стрелковый полк, 1-й батальон, 1-я рота. Место захоронения: 150 метров от дороги на север через д.Гуличи на поселок Косеват.
Это дало возможность предположить, что солдат похоронен не в Гуличах, а севернее Косевата, и умер от ран он в полевом госпитале.
Местные жители вспомнили, что в 1943 году возле Семичастных Хуторов на полянах лесного массива располагался военный госпиталь. Анастасия Алексеевна Слышкина рассказывает: «Располагался госпиталь в лесу, недалеко от деревни. Мы детьми бегали туда. Сердобольные медсестры нас подкармливали, давали марлю, белье, так как нам нечего было обувать и надевать, было очень голодно. Солдат умирало много. Хоронили их в четырех могилах. Отроют яму и туда складывали по шесть-восемь солдат рядами. Накроют простыней всех и еще кладут. Самая большая могила была на лесной поляне возле школы. На могиле стоял памятник, и школьники уже после войны огородили ее частоколом. Ходили школьники на могилу часто, ухаживали за ней. Еще была могила возле дуба. К дубу была прикреплена дощечка с портретом командира. Две могилы были подальше, в лесу. На каждой могиле была дощечка с именами солдат, но потом надпись смыли дожди. Появился этот госпиталь в сентябре 1943 года, когда наши погнали немцев за Десну. Может, с месяц был на этом месте полевой госпиталь. Затем он снялся и поехал в сторону д. Косеват».
Теперь можно с уверенностью сделать вывод: Фато Узоян умер от ран в этом полевом госпитале. Все было сообщено родственникам Узояна. Они были рады, что нашелся уголок земли, который их Фато полил своей кровью. В скором времени они приехали, чтобы поклониться нашей земле.
Летописи войны Куйбышевского района