г. Калуга.
ВОСПОМИНАНИЯ ДЕТЕЙ ВОЙНЫ О СВОЕМ ВОЕННОМ ДЕТСТВЕ.
Я Иськов Виктор Михайлович полковник танковых войск, лауреат Госпремии СССР, член КПСС с 1957 года и отношусь к этой категории и хочу поделиться своими воспоминаниями о своем военном детстве.
Ровесники мои!
Вы не забыли эти годы,
Когда, оставшись без семьи,
Без детства и свободы,
Мы, как затравленные звери, Забившись в тёмные углы,
Так боязно смотрели в щели
На то, как властвуют враги.
Когда вокруг горели хаты,
Дымились копны на полях,
Когда советские солдаты,
Погибли первыми в боях.
Как избивали старших братьев,
Бродили своры пьяных палачей,
Стреляли кур, что уцелели, Насиловали наших матерей… Оцепенев от злобы и от страха,
В слезах молили Бога лишь о том, Чтобы спастись, — быстрее перебраться
В ближайший уцелевший дом…
Ваш Виктор Иськов.
Обрывки детской памяти
Светлые воспоминания детства
Не могу забыть те чудные тёплые вечера, когда прижавшись к матери на завалинке, мы с наслаждением слушали очень красивые, мелодичные украинские песни, доносившиеся с другой стороны речки, где располагалась в старинном барском доме правление колхоза. Некоторые слова этих песен я помню и теперь. А когда я подрос, и стал читать стихи Тараса Шевченко, то мне казалось, что он родился и рос где-то рядом, и писал про жизнь в этом колхозе.
А днём мы играли в футбол тряпочным мячом, ловили рыбу, раки Метод ловли раков был очень простым, но только для смелых и заключался в том, что необходимо было запихнуть руку под корни деревьев, росших по берегам, и ждать пока к твоим пальцам не зацепятся их несколько и вынуть руку. Улов — кому как повезёт — от одного до трех штук, их уносили домой или варили тут же на костре. На этой площадке происходило много забавных историй.
С началом войны кончается детство
Так проходило наше счастливое детство до июня месяца 1941 года. В этот солнечный день мы, как всегда, собрались на берегу любимой речки, с радостью ныряли в тёплую воду, играли в «нырялки», как вдруг, над нами появилась стая чёрных чудовищ и со страшным гулом пронеслась над нашими головами. Мы очень испугались и долго приходили в себя. Когда чуть отошли от страха, увидели, как в центре улицы, где висел репродуктор, собирался народ, куда мы бегом и побежали. Приблизившись к толпе заплаканных матерей и озабоченных мужчин, узнали, что началась война. Было очень страшно, и мы тоже начали плакать, но мы ещё не понимали, какая тяжёлая участь ждёт каждого из нас. Мой соседский друг Марон в 1942 году был расстрелян в месте со своими родителями, Миша Кравчук повешен вместе с мамой бандеровцами за то, что она прятала раненных солдат, Коля Набойченко подорвался на мине, когда пошёл в поле собирать колоски. Одним словом, к концу войны выжил я и Ваня Семенченко, дружба с которым сохранилась на долгие годы. Сейчас я могу с полной ответственностью утверждать, что с началом войны кончается детство.
Быстро летели дни после начала войны. Уже на второй день, когда с деревни уехали последние машины с солдатами, возникло полное безвластие, исчезло руководство и милиция, началось повальное мародёрство, разворовывали всё: государственные учреждения, магазины, продовольственные склады, аптеки. Люди метались по местечку, чтобы успеть урвать как можно больше и всего понемногу. Помню один эпизод, который сохранился в моей памяти.
Недалеко от грузового железнодорожного вокзала находились подземные хранилища, где в больших металлических цистернах хранился медицинский спирт, о котором многие работники железной дороги хорошо знали. Они и стали первыми, кто сорвал замки и начал его воровать. Молва об этом быстро разнеслась, набежал народ с разными ёмкостями: кто с ведром, кто с бидончиками, кто с чайником, кто с банками под засолку или бутылкой. В бегущей толпе была мама моего друга Коли, которую через некоторое время мы обнаружили в ста метрах от сгоревшего хранилища без признаков жизни и очень обгоревшей. Дома она пришла в себя, но очень страдала от невыносимой боли и часто теряла сознание. Единственным лечением, которое могло ей оказывать хоть незначительное облегчение в условии оккупации, был лёд. Мыс Колей приносили его из заброшенного хранилища. Через несколько месяцев она умерла.
Всего через несколько дней дыхание войны уже приближалось к нам. Ежедневно над нашими головами летели стаи немецких самолетов, которые вызывали у нас панический страх и заставляли прятаться, куда кто мог. Нас почему-то не бомбили, но после первых редких разрывов снарядов, как я сейчас понимаю, от дальнобойных пушек, нас детей со своими матерями спрятали в подвалы. Нам очень повезло, что под соседним домом оказался такой подвал, куда старались спрятать как можно больше детей. Он был сырым и холодным, без света, но в одном углу, где находилась бабушка в тёмном платке, горел не очень яркий огонёк, перед которым она что-то очень тихо шептала. Было жутко, особенно, когда где-то очень близко взрывались снаряды, от которых наш подвал вздрагивал, а из-под перекрытия сыпалась земля. В эти моменты я прятался за юбку мамы в надежде на спасение. Такое испытание длилось несколько часов, потом наступала тишина, слышался не громкий плач маленьких детей. Все находились в ожидании чего-то страшного, которое вскоре и произошло.
Оккупация Ялтушкова
Очень хорошо помню начало оккупации немцами нашего посёлка. Наступал новый день июня 1941 года. Ранним утром дверь с грохотом открылась, и грубый голос скомандовал всем выходить с поднятыми руками. Чувство боязни охватило меня, скрываясь за спиной мамы, я стал подниматься наверх. Как только мы вышли, перед моими глазами возникло невообразимое зрелище: вокруг горели дома, недалеко от нашего подвала дымилась большая глубокая воронка. Чуть позже я узнал, что это было нашим спасением — бомба не попала в дом над нашим спасительным подвалом, и что этому помогла молитва бабушки. Первое, что поразило меня, — вид наших оккупантов. Это были совсем молодые парни с наглыми мордами, с засученными рукавами, с автоматами в руках, они весело противно ржали, пережёвывая награбленную еду, и частенько постреливали, утверждая своё полное господство над нами. После того, как все жители улицы были согнаны и построены, переводчик зачитал приказ офицера о том, что всем запрещено куда-либо прятаться, прятать и лечить раненных красноармейцев, неуважительно относиться к немецким солдатам и ещё что-то, чего я не понял, и что за эти нарушения жителям грозит расстрел. Далее переводчик выслушал указания немецкого офицера и закричал: «Коммунистам и комиссарам выйти из строя!». По этой команде вперёд вышло три человека, которые были отведены к развалинам сгоревшей недалеко церкви и тут же расстреляны автоматной очередью. После чего всем приказали разойтись по домам, которых у большей половины присутствующих уже не было: одни сгорели, другие были разрушены снарядами. Нас бог миловал, половина нашего дома уцелела после попадания в него снаряда, уцелела веранда, сени, кухня с большой кладовкой и большая комната, которую тут же заняли два немецких офицера, приказавшие денщикам заделать вход на кухню, и нам пришлось проделать выход на улицу через одно из окон.
Так началась моя жизнь с начала оккупации нашего местечка и длилась до марта 1945 года, пока нас не освободила наша армия. Чего только не пришлось пережить за эти годы, многое уже забыто, а то, что помню, не всё будет интересно моим читателям, поэтому постараюсь писать только о том, что наиболее глубоко сохранилось в моей памяти.
До конца 1941 года мы ещё не испытывали больших трудностей с едой, так как у нас был большой огород, где росла картошка, помидоры, огурцы, свекла и еще много другого. Но уже с октября месяца мы стали голодать из-за «помощи» немецких солдат и особенно бандеровцев, которые за короткое время опустошили весь огород, не дав нам возможности сделать хоть какие-нибудь запасы на зиму. Единственным спасением был дикий рынок, где проходил товарообмен: сало — на муку, хромовые сапоги — на картошку. Лучше всех жилось тем, у кого были изделия из золота и серебра, украшения. На них можно было выменять любой продукт. Через два года мы выменяли всё, что только можно было поменять. Познав на себе, что такое голод, я мечтаю только о том, чтоб в мире дети никогда не знали, что это такое и что такое война.
Страшным событием в моей памяти того времени был расстрел населения еврейской национальности. Был конец сентября 1942 года, когда евреям приказали собрать ценные вещи и явиться на сборный пункт для их регистрации и отправки на обетованную землю. А тех, кто не явится, будут расстреливать. Местом для регистрации был выбран сельхоз рынок, который заблаговременно был обнесен колючей проволокой. В течение нескольких дней рынок был заполнен целыми семьями с маленькими детьми. Зарегистрированных из лагеря уже не выпускали. Начинались дожди, и женщины вынуждены были прятать детей под торговыми столами, укрывая их своей верхней одеждой. Думаю, что узников этого концлагеря и не кормили, о чём свидетельствовало их поведение: с какой они жадностью бросались за каждой морковкой и фруктами, которые мы со старшим братом тайком туда бросали. Вскоре из Винницы подъехала зондеркоманда (нем. Sonderkommando — «специальный отряд») на больших машинах, в которые погрузили всех узников этого лагеря и увезли. О том, как проходила погрузка на машины этих несчастных людей мне и сейчас больно вспоминать. Безжалостные бандеровцы отнимали у людей всё, что у них было с собой, грубо обыскивали, у женщин срывали бусы и украшения с ушей, грудных детей, которые мешали погрузке, вырывали из рук матерей и бросали как поленья в кузов. Стоял страшный крик и плачь матерей, которые рвали на себе волосы от ужаса происходящего. Даже воспоминания об этом событии холодит мне душу и вызывает боль в сердце. Позже я узнал, что их увезли за сахарный завод, где были ямы. По рассказам моего старшего брата, который со своими сверстниками видели это преступление, я узнал страшную картину казни этих людей вместе с детьми. На место казни из толпы выводили определенное количество обречённых, заставляли раздеться донага, затем размещали их на краю ямы и пулеметной очередью расстреливали. Видимо, какая-то часть людей падала в яму ещё до выстрелов, потому что на следующее утро вокруг бродили бандеровцы и добивали тех, кто за ночь сумел выползти в полуживом состоянии. После услышанного и увиденного, я несколько недель не мог спокойно уснуть и постоянно плакал, но правду говорят, что время лечит. Прошло какое-то время, наступили очень тяжелые периоды жизни в оккупации, о которых как бы было забыто. Но такое навсегда остаётся в памяти, и теперь с возрастом эти события всё чаще тревожат меня. Хочется рассказать ещё о том, что произошло зимой 1943 года.
Была очень снежно и холодно, раздобыть каких-либо дров, чтобы затопить печь, не представлялось возможным, так как дороги находились под метровыми сугробами. Но мы оказались в лучшем по сравнению с другими положении в силу того, что потихоньку дожигали разрушенную снарядом вторую половину дома. Было ещё и голодно. Но видимо, Бог смиловался над нами и сотворил чудо. В соседнем доме жил полицай Михась, который со своим сыном Петром решили порыбачить. Они на речке расчистили от снега доступ до льда, пробили прорубь. Рыба сама выпрыгивала, словно просилась, чтоб её выловили. За короткое время без всяких рыболовных снастей они набрали два ведра крупных карпов, щук, окуней и, конечно, плотвы. Когда они уходили домой, им навстречу вышел мой старший брат Анатолий и со страхом попросил полицая разрешить нам тоже поймать немного рыбы. К нашему удивлению и радости он разрешил, но при условии, что мы где-то подальше вдоль реки должны сделать свой проруб. Мы обрадовались и, схватив топор и ведра, побежали к речке. Голод и боязнь, что нам уже, может быть, ничего не достанется, сделали своё дело. Быстро, хоть рыба была чуть меньше, чем у полицая, наши ведра тоже были наполнены. Когда мы уходили домой, то увидели, как к речке бежал голодный народ, который толпился там до поздней ночи. Мне сейчас кажется, что подаренная речкой людям еда, действительно была чудом, которое спасло их от голодной смерти.
Самыми, на мой взгляд, тяжелыми годами жизни в оккупации были 1944 и начало 1945 годов. Причиной этого были успехи нашей армии по освобождению территории от фашистских захватчиков. Немцы и бандеровцы зверели. Проводились постоянные облавы в поисках партизан и подозрительных, всё чаще сгоняли людей для демонстрации и запугивания проводимыми показательными казнями партизан и их пособников .к Над попавшими в их кровавые лапы людьми проводились изуверские nlitkh, которые часто заканчивались смертельным исходом. С трупами у них не было проблем, их выбрасывали к разрушенной церкви. По ночам эти трупы исчезали. Как потом выяснилось, их выкрадывали родственники для погребения.
Конец оккупации! Встреча с отцом.
Особенно сложная обстановка сложилась весной 1945 года. В Винницкой области отступающие немцы попали в окружение. Партизанская армия Ковпака вышла в предгорье Карпат и перекрыла немцам путь к отступлению. В эти дни солдаты немецкой армии и бандеровцы были морально убитыми. Чувствуя свою приближающуюся погибель, они пьянствовали, занимались мародерством, насиловали женщин. Когда была прорвана блокада, немцы и бандеровцы в течение ночи покинули деревню, сжигая на своем пути все что можно было сжечь, угоняя с собой остатки скота, отобранного у населения. Была ранняя весна и река, вышедшая из берегов, залила луг и прилегающие к нему огороды почти до самых домов. Раним утром, после бессонной ночи, ещё не зная, что немцев в селе уже нет, мы с братом тихонько пробрались на крыльцо дома, чтобы посмотреть, как высоко поднялась вода. Был сильный туман и, несмотря на уже поднимавшееся солнце, видимость была очень плохой. Вскоре мы увидели, как из туманной дали появились силуэты каких-то людей. При их приближении мы очень испугались, так как они были в накидках с капюшонами на головах. Мы замерли от испуга, но, когда один из них снял капюшон, мы увидели на его голове шапку с красной звездочкой, нашей радости не было предела. Мы не могли понять, что это не сон, а явь. Вскоре их окружили плачущие женщины, которые их обнимали, целовали и от буйной радости благодарили бога за наше спасение. Через какое-то время появилось много солдат. Некоторые из них — верхом на лошадях. Все они были молодыми, веселыми, в белых полушубках и с автоматами на плечах.
Но вдруг радость на некоторое время омрачили бегущая в слезах женщина, которая упала на колени перед одним из солдат и сказала, что у неё дома спят два немецких офицера, которые по пьянке проспали мгновенное отступление фашистов. Молодой офицер дал команду и двое солдат, скинув автоматы для стрельбы, направились к её дому. Вскоре, без какой-либо стрельбы они вывели из дома трясущихся от страха немцев и увели. Позже мы узнали, что за бесчинства, которые они творили за последние несколько дней, их расстреляли недалеко от сгоревшей синагоги. После их там похоронили женщины нашей улицы.
Так прошёл первый день моей жизни после нашего освобождения. Уже ночью следующего дня через наше село прошло огромное количество солдат и военной техники, но боевых столкновений не было. Видимо, немцам удалось удачно и далеко драпануть. На следующий день в село вошли так называемые тыловые подразделения, которым было поручено оказать помощь назначенному руководству села по налаживанию жизни. Их штаб разместился в чудом уцелевшем здании, где до войны был молокоприемный пункт.
Вокруг началась активная жизнь. Уже с утра у входа в дом собралось много женщин и детей. Сейчас мне не трудно догадаться, о чём они спрашивали и просили. Ведь за четыре года войны никто не знал, где их мужья. Просили помощи об их размещении хотя бы в каком-то временном жилье и много чего
ругого. Но моё внимание в это время, как и моих сверстников, было сконцентрировано на дымящей не далеко полевой кухне, от которой доносился не забываемый запах еды. С голодухи у каждого из нас текли слюни, и сводило челюсти. Но когда солдат с большой поварёшкой скомандовал: «Ну-ка, бегом за посудой!», нашей радости не было предела. Мы неслись по домам и назад с таким рвением и скоростью, как будто на важном соревновании на время. Вскоре мы, столпились около кухни, кто с чем, это было не важно, так как каждому из нас досталась примерно одинаковая порция. Так как мы давно уже ничего подобного не ели, наша посуда мгновенно опустела. Что это была за чудо-каша! Её вкус трудно описать словами. Прошло много-много лет с тех пор, и как мне кажется, подобного я больше никогда не ел.
В это время я ещё не знал, какие трудные испытания придётся мне перенести на своём жизненном пути. Ещё продолжалась война и главное, что беспокоило как женщин, так и нас детей, где наши отцы. Ведь за четыре года оккупации о них не было никаких вестей. Больше всех повезло мне. Прошло всего несколько дней после нашего освобождения, как ранним утром кто-то постучал нам в окно. Я проснулся от крика моего старшего брата, который бежал к двери и громко кричал: «Папа, папа, папа!». Через какое-то мгновение папа оказался в окружении плачущей от радости семьи. Но наша радость была не долгой. Папа горько заплакал, когда увидел, в каких условиях мы жили. Встреча с отцом была очень короткой. Выложив на стол из вещмешка две буханки чёрного хлеба и несколько банок тушёнки, горячо в слезах всех расцеловал и быстро нас покинул. Мы побежали его проводить и стояли как вкопанные, пока он не сел в ожидавшую его машину и уехал. Позже я узнал, что наша встреча с отцом состоялась благодаря тому, что он проходил службу в одной из частей четвёртого Украинского фронта, освобождавшего Украину, и сумел упросить командира на несколько минут заскочить домой. Вот такое было у нас детство детей войны.